Своему нереальному бреду я и сам, если честно, не верю (с)
Для Хачи.
Школьное АУ по Хеталии.
Предупреждения: этот фик прямо ода односторонним пейрингам какая-то, кроме РоссБела ничего взаимного. НемБел вписался сам, честное слово, сама не знаю, откуда он вылез и как стал значимее заявленной пары.
читатьСтаросту, этого манерного сноба Эдельштайна, классный руководитель уводит с собой, чуть придерживая за плечи. Потому что до новогоднего концерта всего три дня, и зал для репетиций расписан по минутам, так что «вы, маленькие негодники, сидите тихо, пока Родерих пойдет отыгрывать за всю параллель. Классный час все равно состоится».
Перед тем как хлопнуть дверью, преподаватель строго зыркает на Ф. Джонса и Байльшмидта, мол, вам особое предупреждение, и кивает Людвигу: «Ты опять за старшего», – и только после удаляется; слышно, как в замочной скважине проворачивается ключ.
- Твою мать, - лениво сцеживает Гилберт в образовавшуюся тишину, закидывает руки за голову и закрывает глаза. Он сидит у окна, и волосы кажутся безупречно белыми, ну, прямо как снег по ту сторону стекла. – Жду пять минут и сваливаю.
Минутная стрелка на часах у доски смещается на одно деление.
Это заявление остается без комментариев, только Ольга-Оля-Оленька со вздохом вырывает из альбома чистый лист. Ее пальцы быстро преображают его в тщательно сложенный треугольник, а после – несколько мгновений чародейства с ножницами – и готово; золотые руки, руки, одержимые жаром непокоя – не могут без дела, но даже под их теплом не тает искусственная красота, и Ольга не находит ничего лучше, чем приклеить бумажную снежинку на холодное окно.
Минутная стрелка двигается еще раз.
Учитель переживал понапрасну: класс действительно поник в тишине. Может, это влияние заоконной погоды, может, сказывается характер учеников – большинство из них сложно уже назвать детьми.
Хердервари дергает дверную ручку и прикусывает нижнюю губу с блестящим слоем ярко-красной помады:
- Этот козел, он действительно нас тут закрыл.
У Елизаветы красивые замшевые сапоги на небольшом каблучке, коротенькая черная юбка и привыкшие к коротким стрижкам волосы теперь почти достают до плеч. Она такая очаровательная, ей некогда торчать в холодном школьном кабинете - Альфред спрыгивает с парты и, хмыкая, додумывает план действий, возникший так спонтанно. Ну, это же крошка Лиззи, почему бы и не помочь, когда и самому не в удовольствие скисать в четырех стенах. Из ее волос Альфред выдергивает одну шпильку и, не обращая внимания на недовольное «эй!», принимается колдовать с замком – все в лучших традициях американских фильмов. Только замок не поддается, минутная стрелка на часах проскальзывает два деления, и Ф. Джонс даже спиной ощущает, как Хердервари приближается к лимиту своего терпения. Класс, наконец, оживает. Так или иначе, любопытно, чем закончится вся эта возня. Людвиг молчит, хотя пальцами уже постукивает по поверхности своей парты, третьей у стены, над которой стенд с правилами поведения и старый ползучий зеленый монстр, так ни разу и не зацветший за 3 года старших классов.
Показно усмехается Керкленд, подходя ближе к Ф. Джонсу – тот уже весь покраснел до самых ушей от напряжения, но своих попыток не оставляет – герой не имеет права так облажаться. Альфред знает, что для Артура такой замок – пара секунд работы, но ни за что не попросит помочь, о, нет; Керкленд фыркает и возвращается на место.
«Ну и мудак, - думает он, - опозорен перед всем классом, а на свидание с Лизой все равно пойдет Родерих.»
Артур не хочет думать, какими чувствами вызвана эта мысль; к двери и корпящему над замком американцем он поворачивается спиной.
- А что у вас тут происходит? – с последней парты среднего ряда подает голос Брагинский, у него интонация ребенка, от которого втихаря лопают сладости старшие братья-сестры, но с эффектом, производимым этим вопросом, сравнится разве что «Тишина в классе!» их припадочного физика: никто не решается даже вздохнуть. Иван улыбается, в ожидании переводя взгляд с одного одноклассника на другого – кто-то нервно сглатывает, но молчит. Альфред роняет шпильку. Германия медленно вдыхает и выдыхает, приподнимается, стряхивая с форменных брюк несуществующую пыль, и отвечает за всех:
- Ждем преподавателя, - после добавляет, переводя взгляд на Альфреда, - и больше ничего.
Ф. Джонс возвращает шпильку Елизавете-Лизе, и та тихо фыркает. На большее рядом с этим сумасшедшим русским никто не решается. Только Оля улыбается брату:
- Можешь дальше спать, Ваня.
Но спать Брагинский больше не может, вот ведь медведь-шатун, разбудили от спячки среди зимы. Он хмурится, но голос звучит спокойно:
- Уже поздно, – говорит он, глядя на часы, – я пойду домой.
Людвиг напрягается: ну давай, попробуй теперь его удержи.
- Дверь закрыта, – это негромко произносит Наташа, а Иван вздрагивает – непроизвольно, только-только замечая, что она прижимается к нему, что ловит взгляд своими огромными немигающими глазищами.
- Вот как. – Улыбается он, медленно отстраняясь. Хотя кривит душой: кто как не он знает, что закрытая дверь для Арловской не проблема.
- Можно выйти и через окно. – А это говорит Людвиг. Понимаете, Людвиг! Этот педантичный, правильный, прусс говорит – выдрессированный. Людвиг знает, что не должен подавать таких идей, Людвиг знает, что нужно, нужно слушать учителей, но, понимаете, Арловская сегодня в новом платье неплотной материи и блестящей обуви с высоченными каблуками – с таким-то видом не слишком попрыгаешь в окна. В общем, если Иван уйдет, а Наташа останется, у него будет шанс… хоть какой-то.
Окно открывает Байльшмидт, его обещанные пять минут давно истекли, так что «счастливо оставаться, придурки». Ф. Джонс идет следом – у него опять есть попытка произвести впечатление на Лиззи, и в окно первого этажа, которому сугробы почти вровень, он шагает, будто спрыгивает с парашютом, но при этом лучезарно улыбаясь. Он помогает Хердервари, остальные справляются сами, кто-то идет еще в здание за верхней одеждой, оставленной в гардеробе, кто-то сразу отправляется домой.
Тяжелые сапоги Ивана на подоконник ступают одними из последних. Людвиг смотрит на Наташу, а та только прижимает к груди руки и – одними губами – «Ваня! Осторожней, Ваня…». На Людвига смотрит Ольга, она качает головой, грустно опускает глаза и осторожно забирается на подоконник.
Её ловит Брагинский, а потом машет рукой младшей из сестер – не то, чтобы без внутреннего сопротивления, но снег ему будто силы придает и радости – он улыбается по-другому, без невысказанной угрозы, и Наташа быстро расстегивает замок на сапожках, снимает (жалко-то обувь) и прыгает.
Иван единственный кто и на занятиях не без своего пальто. Это пальто…
Старое и уродливое, – думает Людвиг, с силой захлопывая окно так, что пластиковая ручка хрустит.
Мягкое и теплое, – думает Наташа, когда водружает сапожки обратно на ноги, пока на руках ее держит Иван. Он и потом не отпускает, или Наташа сама, приникнув к груди, уткнувшись в шарф лицом, не хочет отпускать.
***
Класс отпирает Родерих. Вид у него уставший, но удовлетворенный: свою часть концерта он исполнил безукоризненно.
- Классного часа не будет, поздно уже… А где все? – с монотонности на вопрос переходит он, когда во всем кабинете замечает только немца. Людвиг неопределенно указывает рукой в сторону окна и, забросив сумку на плечо, не спеша уходит.
И Родерих смотрит недолго туда, на улицу, где сейчас начинает щедро сыпать снег.
Школьное АУ по Хеталии.
Предупреждения: этот фик прямо ода односторонним пейрингам какая-то, кроме РоссБела ничего взаимного. НемБел вписался сам, честное слово, сама не знаю, откуда он вылез и как стал значимее заявленной пары.
читатьСтаросту, этого манерного сноба Эдельштайна, классный руководитель уводит с собой, чуть придерживая за плечи. Потому что до новогоднего концерта всего три дня, и зал для репетиций расписан по минутам, так что «вы, маленькие негодники, сидите тихо, пока Родерих пойдет отыгрывать за всю параллель. Классный час все равно состоится».
Перед тем как хлопнуть дверью, преподаватель строго зыркает на Ф. Джонса и Байльшмидта, мол, вам особое предупреждение, и кивает Людвигу: «Ты опять за старшего», – и только после удаляется; слышно, как в замочной скважине проворачивается ключ.
- Твою мать, - лениво сцеживает Гилберт в образовавшуюся тишину, закидывает руки за голову и закрывает глаза. Он сидит у окна, и волосы кажутся безупречно белыми, ну, прямо как снег по ту сторону стекла. – Жду пять минут и сваливаю.
Минутная стрелка на часах у доски смещается на одно деление.
Это заявление остается без комментариев, только Ольга-Оля-Оленька со вздохом вырывает из альбома чистый лист. Ее пальцы быстро преображают его в тщательно сложенный треугольник, а после – несколько мгновений чародейства с ножницами – и готово; золотые руки, руки, одержимые жаром непокоя – не могут без дела, но даже под их теплом не тает искусственная красота, и Ольга не находит ничего лучше, чем приклеить бумажную снежинку на холодное окно.
Минутная стрелка двигается еще раз.
Учитель переживал понапрасну: класс действительно поник в тишине. Может, это влияние заоконной погоды, может, сказывается характер учеников – большинство из них сложно уже назвать детьми.
Хердервари дергает дверную ручку и прикусывает нижнюю губу с блестящим слоем ярко-красной помады:
- Этот козел, он действительно нас тут закрыл.
У Елизаветы красивые замшевые сапоги на небольшом каблучке, коротенькая черная юбка и привыкшие к коротким стрижкам волосы теперь почти достают до плеч. Она такая очаровательная, ей некогда торчать в холодном школьном кабинете - Альфред спрыгивает с парты и, хмыкая, додумывает план действий, возникший так спонтанно. Ну, это же крошка Лиззи, почему бы и не помочь, когда и самому не в удовольствие скисать в четырех стенах. Из ее волос Альфред выдергивает одну шпильку и, не обращая внимания на недовольное «эй!», принимается колдовать с замком – все в лучших традициях американских фильмов. Только замок не поддается, минутная стрелка на часах проскальзывает два деления, и Ф. Джонс даже спиной ощущает, как Хердервари приближается к лимиту своего терпения. Класс, наконец, оживает. Так или иначе, любопытно, чем закончится вся эта возня. Людвиг молчит, хотя пальцами уже постукивает по поверхности своей парты, третьей у стены, над которой стенд с правилами поведения и старый ползучий зеленый монстр, так ни разу и не зацветший за 3 года старших классов.
Показно усмехается Керкленд, подходя ближе к Ф. Джонсу – тот уже весь покраснел до самых ушей от напряжения, но своих попыток не оставляет – герой не имеет права так облажаться. Альфред знает, что для Артура такой замок – пара секунд работы, но ни за что не попросит помочь, о, нет; Керкленд фыркает и возвращается на место.
«Ну и мудак, - думает он, - опозорен перед всем классом, а на свидание с Лизой все равно пойдет Родерих.»
Артур не хочет думать, какими чувствами вызвана эта мысль; к двери и корпящему над замком американцем он поворачивается спиной.
- А что у вас тут происходит? – с последней парты среднего ряда подает голос Брагинский, у него интонация ребенка, от которого втихаря лопают сладости старшие братья-сестры, но с эффектом, производимым этим вопросом, сравнится разве что «Тишина в классе!» их припадочного физика: никто не решается даже вздохнуть. Иван улыбается, в ожидании переводя взгляд с одного одноклассника на другого – кто-то нервно сглатывает, но молчит. Альфред роняет шпильку. Германия медленно вдыхает и выдыхает, приподнимается, стряхивая с форменных брюк несуществующую пыль, и отвечает за всех:
- Ждем преподавателя, - после добавляет, переводя взгляд на Альфреда, - и больше ничего.
Ф. Джонс возвращает шпильку Елизавете-Лизе, и та тихо фыркает. На большее рядом с этим сумасшедшим русским никто не решается. Только Оля улыбается брату:
- Можешь дальше спать, Ваня.
Но спать Брагинский больше не может, вот ведь медведь-шатун, разбудили от спячки среди зимы. Он хмурится, но голос звучит спокойно:
- Уже поздно, – говорит он, глядя на часы, – я пойду домой.
Людвиг напрягается: ну давай, попробуй теперь его удержи.
- Дверь закрыта, – это негромко произносит Наташа, а Иван вздрагивает – непроизвольно, только-только замечая, что она прижимается к нему, что ловит взгляд своими огромными немигающими глазищами.
- Вот как. – Улыбается он, медленно отстраняясь. Хотя кривит душой: кто как не он знает, что закрытая дверь для Арловской не проблема.
- Можно выйти и через окно. – А это говорит Людвиг. Понимаете, Людвиг! Этот педантичный, правильный, прусс говорит – выдрессированный. Людвиг знает, что не должен подавать таких идей, Людвиг знает, что нужно, нужно слушать учителей, но, понимаете, Арловская сегодня в новом платье неплотной материи и блестящей обуви с высоченными каблуками – с таким-то видом не слишком попрыгаешь в окна. В общем, если Иван уйдет, а Наташа останется, у него будет шанс… хоть какой-то.
Окно открывает Байльшмидт, его обещанные пять минут давно истекли, так что «счастливо оставаться, придурки». Ф. Джонс идет следом – у него опять есть попытка произвести впечатление на Лиззи, и в окно первого этажа, которому сугробы почти вровень, он шагает, будто спрыгивает с парашютом, но при этом лучезарно улыбаясь. Он помогает Хердервари, остальные справляются сами, кто-то идет еще в здание за верхней одеждой, оставленной в гардеробе, кто-то сразу отправляется домой.
Тяжелые сапоги Ивана на подоконник ступают одними из последних. Людвиг смотрит на Наташу, а та только прижимает к груди руки и – одними губами – «Ваня! Осторожней, Ваня…». На Людвига смотрит Ольга, она качает головой, грустно опускает глаза и осторожно забирается на подоконник.
Её ловит Брагинский, а потом машет рукой младшей из сестер – не то, чтобы без внутреннего сопротивления, но снег ему будто силы придает и радости – он улыбается по-другому, без невысказанной угрозы, и Наташа быстро расстегивает замок на сапожках, снимает (жалко-то обувь) и прыгает.
Иван единственный кто и на занятиях не без своего пальто. Это пальто…
Старое и уродливое, – думает Людвиг, с силой захлопывая окно так, что пластиковая ручка хрустит.
Мягкое и теплое, – думает Наташа, когда водружает сапожки обратно на ноги, пока на руках ее держит Иван. Он и потом не отпускает, или Наташа сама, приникнув к груди, уткнувшись в шарф лицом, не хочет отпускать.
***
Класс отпирает Родерих. Вид у него уставший, но удовлетворенный: свою часть концерта он исполнил безукоризненно.
- Классного часа не будет, поздно уже… А где все? – с монотонности на вопрос переходит он, когда во всем кабинете замечает только немца. Людвиг неопределенно указывает рукой в сторону окна и, забросив сумку на плечо, не спеша уходит.
И Родерих смотрит недолго туда, на улицу, где сейчас начинает щедро сыпать снег.
-
-
07.03.2012 в 09:56Мне это еще таким трогательным кажется... Ведь сейчас у меня на уме только школа и есть, поэтому такая тема так дорога)
-
-
07.03.2012 в 16:37